Неточные совпадения
С утра встречались странникам
Все больше люди малые:
Свой брат крестьянин-лапотник,
Мастеровые, нищие,
Солдаты, ямщики.
У нищих, у солдатиков
Не
спрашивали странники,
Как им — легко ли, трудно ли
Живется на Руси?
Солдаты шилом бреются,
Солдаты дымом греются —
Какое счастье тут?..
— Разве? — шутливо и громко
спросил Спивак, настраивая балалайку. Самгин заметил, что
солдаты смотрят на него недружелюбно, как на человека, который мешает. И особенно пристально смотрели двое: коренастый, толстогубый, большеглазый
солдат с подстриженными усами рыжего цвета, а рядом с ним прищурился и закусил губу человек в синей блузе с лицом еврейского типа. Коснувшись пальцем фуражки, Самгин пошел прочь, его проводил возглас...
Солдат шумно вздохнул и, ковыряя палкой гнилую шпалу, снова
спросил...
Самгин
спросил:
солдаты сопровождали поезд?
Он действительно не слышал, как подошел к нему высокий
солдат в шинели, с палочкой в руке, подошел и
спросил вполголоса...
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа,
спрашивал...
«Страшные глаза!» — отметил Самгин и тихонько
спросил: — Как же решили с этими…
солдатами?
Но
спрашивал он мало, а больше слушал Марину, глядя на нее как-то подчеркнуто почтительно. Шагал по улицам мерным, легким шагом
солдата, сунув руки в карманы черного, мохнатого пальто, носил бобровую шапку с козырьком, и глаза его смотрели из-под козырька прямо, неподвижно, не мигая. Часто посещал церковные службы и, восхищаясь пением, говорил глубоким баритоном...
—
Солдаты наступают! Анфимьевна
спрашивает: ставни закрывать?
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих
солдат с винтовками, тихонько
спрашивая их...
Самгин задумался: на кого Марина похожа? И среди героинь романов, прочитанных им, не нашел ни одной женщины, похожей на эту. Скрипнули за спиной ступени, это пришел усатый
солдат Петр. Он бесцеремонно сел в кресло и, срезая ножом кожу с ореховой палки,
спросил негромко, но строго...
— По пьяному делу. Воюем, а? —
спросил он, взмахнув стриженой, ежовой головой. — Кошмар! В 12-м году Ванновский говорил, что армия находится в положении бедственном: обмундирование плохое, и его недостаточно, ружья устарели, пушек — мало, пулеметов — нет, кормят
солдат подрядчики, и — скверно, денег на улучшение продовольствия — не имеется, кредиты — запаздывают, полки — в долгах. И при всем этом — втюрились в драку ради защиты Франции от второго разгрома немцами.
— Вы давно знаете этого…
солдата? —
спросил он, чувствуя, как его сжимает сухая злость.
— А кормить
солдат — чем? — громче, настойчивее
спросил желтолицый; человек, расшитый шнурками, согнулся, шепнул что-то.
Яков подошел к парню и, указав на
солдата,
спросил очень мягко...
— Случайно? —
спросил Клим Иванович, искоса взглянув на чумазое лицо
солдата.
— Обучаете? —
спросил он.
Солдат, взглянув на него через газету, ответил вполголоса и неохотно...
— Ваша фамилия? —
спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой
солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
— Ну, я перво-наперво притаился:
солдат и ушел с письмом-то. Да верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я
спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости отдать.
Кучера, чистившие их, посмотрели вопросительно на нас, а мы на них, потом все вместе на
солдата: «Что это мы сказали ему?» —
спросил один из нас в тоске от жара, духоты и дурного запаха на улицах.
— Вы, стало быть, отказываетесь, не хотите взять землю? —
спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому, с сияющим лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке свою разорванную шапку так, как держат
солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
— Я это больше для
солдата и сделал, вы не знаете, что такое наш
солдат — ни малейшего попущения не следует допускать, но поверьте, я умею различать людей — позвольте вас
спросить, какой несчастный случай…
«Что, мать моя, это случилось? —
спрашиваю я, — шум какой?» — «Да это, говорит, Михаил Павлович изволит
солдат учить».
Гааз жил в больнице. Приходит к нему перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и пошел в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и
спросил, не входил ли кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился вон и через минуту возвратился с ложками и пациентом, которого он остановил с помощию другого больничного
солдата. Мошенник бросился в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
Николай раз на смотру, увидав молодца флангового
солдата с крестом,
спросил его: «Где получил крест?» По несчастью,
солдат этот был из каких-то исшалившихся семинаристов и, желая воспользоваться таким случаем, чтоб блеснуть красноречием, отвечал: «Под победоносными орлами вашего величества». Николай сурово взглянул на него, на генерала, надулся и прошел. А генерал, шедший за ним, когда поравнялся с
солдатом, бледный от бешенства, поднял кулак к его лицу и сказал: «В гроб заколочу Демосфена!»
[Н. См-ий рассказывает, что еще так недавно, в 1885 г., генерал, принимая в свое ведение сахалинские войска,
спросил у одного солдата-надзирателя: — Для чего у тебя револьвер?
— А мне это один
солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по уставу, велено целиться, когда они в стрелки рассыпаются, в полчеловека; так и сказано у них: «в полчеловека». Вот уже, стало быть, не в грудь и не в голову, а нарочно в полчеловека велено стрелять. Я
спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно так и верно.
Как человек бывалый,
солдат спросил только про дорогу, давно ли выехали, благополучно ли доследовали, а об орде ни гугу. Пусть старик сам заговорит, а то еще не во-время
спросишь.
Рачителиха относилась к Домнушке свысока и, кроме того, недолюбливала ее за подходы Артема к Илюшке. Недаром льнет проклятущий
солдат к парню, такому научит, что и не расхлебаешь после. Ничего спроста не сделает Артем… Чтобы обидеть Домнушку, Рачителиха несколько раз
спрашивала ее...
— Дома? —
спросил Арапов, бесцеремонно проходя мимо
солдата.
— Иван в
солдаты желает уйти? —
спросил его Вихров.
— Ты за мной? —
спросил он
солдата.
— Барин,
солдаты вас какие-то
спрашивают!
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в
солдаты отдадут: «Что,
спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че, говорит, не уметь — губы есть!»
— Дядинька, ты куда нас повезешь?.. В Сибирь, что ли? —
спрашивал он почти плачущим и прерывающимся голосом
солдата.
Прошло не больше пяти лет, и путешественник уже с изумлением
спрашивает себя:"Куда девались восторги? что сделалось с недавним упоением? где признаки того добровольногостремления к единству, в жертву которому приносились
солдаты и деньги, деньги и
солдаты?"
— И, что ты! в Петербург! Я и от людей-то отвыкла. Право. Месяца с два тому назад вице-губернатор наш уезд ревизовал, так Филофей Павлыч его обедать сюда пригласил. Что ж бы ты думал?
Спрашивает он меня за обедом… ну, одним словом, разговаривает, а я, как
солдат, вскочила, это, из-за стола:"Точно так, ваше превосходительство!.."Совсем-таки светское обращение потеряла.
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов».
Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту
солдат кормили две недели.
— Я от земли освободился, — что она? Кормить не кормит, а руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу. А осенью мне в
солдаты идти. Дядя Михаиле говорит — не ходи! Теперь, говорит,
солдат посылают народ бить. А я думаю идти. Войско и при Степане Разине народ било и при Пугачеве. Пора это прекратить. Как по-вашему? —
спросил он, пристально глядя на Павла.
Сидишь-сидишь, позовут к себе, проведут по улице с
солдатами,
спросят что-нибудь.
— Куда ты, голубчик? Что с тобой? —
спросил ласково Ромашов и, сам не зная зачем, положил обе руки на плечи
солдату.
«О чем я сейчас думал? —
спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у
солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
— Ты кто такой? — отрывисто
спросил полковник, внезапно остановившись перед молодым
солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора.
Посмотрев роту, генерал удалял из строя всех офицеров и унтер-офицеров и
спрашивал людей, всем ли довольны, получают ли все по положению, нет ли жалоб и претензий? Но
солдаты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны». Когда
спрашивали первую роту, Ромашов слышал, как сзади него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим и угрожающим голосом...
Иногда же он с яростною вежливостью
спрашивал, не стесняясь того, что это слышали
солдаты: «Я думаю, подпоручик, вы позволите продолжать?» В другой раз осведомлялся с предупредительной заботливостью, но умышленно громко, о том, как подпоручик спал и что видел во вне.
— Так что ж, что
солдат! вот годков через пятнадцать воротится, станет
спрашивать, зачем, мол, с Гаранькой дружбу завела — даст он тебе в ту пору встрепку…
Когда Козельцов
спросил фельдфебеля, чтец замолк,
солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь, поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их, вышел к офицеру.
— Это 2-й батальон М. полка? —
спросил Праскухин, прибежав к месту и наткнувшись на
солдата, который в мешке на спине нес землю.
— О! это ужасный народ! вы их не изволите знать, — подхватил поручик Непшитшетский, — я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не
спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти с дела. Подлый народ! — Срам так поступать, ребята, срам! Отдать нашу траншею! — добавил он, обращаясь к
солдатам.
— Ты куда ранен? —
спрашиваете вы нерешительно и робко у одного старого, исхудалого
солдата, который, сидя на койке, следит за вами добродушным взглядом и как будто приглашает подойти к себе. Я говорю: «робко
спрашиваете», потому что страдания, кроме глубокого сочувствия, внушают почему-то страх оскорбить и высокое уважение к тому, кто перенес их.